среда, 16 сентября 2009 г.

Сцена пятьдесят седьмая



 



Не знаю, почему вдруг становится холодно; почему кровоточит рябина на снегу; письма вдруг перестают приходить; а молчание (-40 С) искололо щёки, запястия, ресницы, шею. Лёгкие лопаются, как хрустальные сосуды, переполненные пустотой недостающих слов (какая малость!). Белые стены в твоей палате расшиты курчавыми узорами наркоза. Цветы завяли. Бледно-серое всё. Никто не придёт. 



 



 



Веришь ли: добрые, хорошие, родные - просто нет времени, нет времени для тебя, но они рядом, они согреют всегда. Боже, но как холодно, почему пальцы еле сгибаются? Кости - это ледяные иглы, на которые насажено тело. Как больно, как мучительно больно и одиноко: некого согреть, некого выслушать, некого любить в глаза. Ты можешь ждать, слабыми руками поправляя единственный радужный плед. До тех пор, пока и он не поблекнет.



 



 



Помнишь ли: вечность? Нет, не помнишь: слишком медленно падает снег, слишком вяло бежит кровь, слишком страшным и долгим бывает время, слишком громко стонут соседи в своих мёртвых снах. Где ты? Кто ты? Ты ли это? Синие губы нервно дрожат - почти улыбка, дёргаются влажные веки, в горле першит кислородный газ. Приходят лица - и всё не те, а эти. А те, которые нужны, в жаре, в полубреду начинают обрастать шерстью, корнями, в глазах - гвозди, изо ртов - жгущая брызжет пена. Мозг отказывается помогать. Всё сплетается в один безумный кошмар наяву. Но ты тянешь руки, параллельно больничной промёрзшей кровати: "Они придут ко мне... уже скоро, придут ко мне и согреют... потому что люблю, потому что жду, потому что верю..."



 



 



 

Комментариев нет:

Отправить комментарий