Продолжение

Зловещее предсказание

Предсказание (как правило, неблагоприятное) - очень распространённый мотив хоррора девятнадцатого века. Я не знаю, чем объяснить это, но именно предсказаниям посвящено большое количество произведений.

Пожалуй "Пиковая дама" Пушкина опирается именно на мотив предсказаний (Александр Сергеевич и сам в них верил) - именно оно является сквозной темой повести - от рассказанного за карточным столом анекдота о "трёх верных картах" до запрета, связанного с этим секретом (более не брать карт в руки), и нарушением этого запрета, что приводит героя в желтый дом.

К "предсказательной" мистике я бы так же отнесла такой рассказ гоголевского цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки", как "Страшная месть" (там имеются и призраки, и проклятие, и колдовство, но ведь проклятие - это вариант предсказания, не так ли?).

Рассказом о предсказанной смерти является и рассказ Е. Ростопчиной "Поединок" - написанный избыточно многословно, и в ряде моментов смехотворный, однако, несомненно мистический - главному герою предсказана смерть в поединке, и он действительно умирает.

Нечисть

Рассказ Сомова "Кикимора", хотя и тяготеет к "научному объяснению феномена кикиморы" особенно нравится мне за то, что в нём используется чисто русский мотив "проказливой" нечисти, обидевшейся на попытки её изгнать (сначала кикимора была скорее добрым духом дома).

Великолепен рассказ В. Титова "Уединённый домик на Васильевском". В нём идёт речь о влюблённом демоне. С помощью чар и наваждений он пытается завоевать девушку, и устранить своего соперника. Одной из самых замечательных сцен я считаю отъезд главного героя из дома таинственной графини (где за карточной игрой один из гостей оговаривается, что игра идёт на души), герой нанимает извозчика, который завозит его Бог знает куда и, когда тот пытается его ударить, оборачивает к нему лицо скелета и произносит чудесную фразу:

- Потише, молодой человек, ты не своим братом связался.

Здорово, по-моему!

Важно так же, что защитой от нечисти становиться церковь.

Часть рассказов Гоголя из цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки" можно отнести к рассказам о нечисти: "Ночь накануне Ивана Купала", связанная с древней легендой о цветни папоротника; "Пропавшая грамота", где героя "черт водит", "Ночь перед Рождеством" - правда, это скорее в чистом виде рассказ о нечисти, и при этом очень смешной.

Разумеется, большая часть рассказов сочетает в себе разные типы, тот же "Вий" это и рассказ о нечисти, и рассказ об оживших мертвецах. Тут, я думаю, важно, что используются именно эти образы, а не какие-то другие.

Я не претендую на то, чтобы перечислить все мистические рассказы девятнадцатого века, но я очень надеюсь, что приведённых мной примеров достаточно, чтобы моя версия классификации выглядела достаточно обоснованной.

Начало двадцатого века было чрезвычайно богато на мистическую литературу, правда, скорее эзотерического, чем беллетристического толка.

Следует упомянуть такие фигуры как Ремизов, Сологуб, Белый (роман "Санкт-Петербург").

Мы, пожалуй, не будем останавливаться на этих произведениях особенно подробно, а отметим важную тенденцию этой части русского хоррора: он всё настойчивее обращается к фольклорным мотивам. "Заемные" вампиры из "условной" Италии уступают место лешим, домовым, кикиморам и т.п.

Увы, революция, эмиграция и запрет на многих авторов (или же аккуратное умолчание о них) не дали полнокровно развиваться этой традиции, не позволили лечь этим произведениям в основу современного канона.

Большое влияние на современный русский хоррор оказал такой автор как А. Грин.

А.Грин вообще очень любопытный для исследователя фантастики, фентези и хоррора автор. Он сполна отдал дань всем этим жанрам, Грин - волшебный писатель. Собственно, какой рассказ или роман относить к какой категории - вопрос скорее внутреннего чутья, собственного виденья материала: "Зурбаганский стрелок" - мистика или фентези? А "Лужа Бородатой Свиньи" (потрясающее название!)? Я остановлюсь на рассказе "Крысолов", несомненно, относящийся к жанру хоррора. Суть рассказа в том, что в голодные революционные годы, в Санкт-Петербурге, герой попадает в заброшенное здание, и там становится свидетелем заговора крыс, которые, оказывается, умеют принимать человеческий облик, любят золото и драгоценности и при этом стремятся погубить девушку, в которую герой влюблён. Тут и недействующий, внезапно оживающий телефон, и странное здание, но главное - удивительное напряжение, саспенс, и несколько очень страшных моментов, таких, как погоня крыс за героем по всему заброшенному дому, или крыса, обернувшаяся ребёнком. Несомненно, что развивайся русская литература по положенным ей природой канонам, без прокрустова ложа советской идеологической цензуры, "Крысолов" не только бы считался классикой, но и сформировал законы русского хоррора. Важно, что "Крысолов", являясь страшным рассказом, нигде не показывает нам ни одной страшной или отвратительной картины - весь рассказ держится на напряжении повествования. Мотив "крысы-оборотня" позднее (намного, намного позднее) использует Быков в своей "Орфографии", романа с (извините за каламбур) оттенками Грина, и даже сам он появляется там эпизодическим персонажем.

Я думаю, что сейчас многие скажут: слушай, ты что, никогда не слышала про символы и метафоры? Ты что, не можешь вообразить, что и Гоголь, и Грин, и Пушкин не писали фантастических рассказов, а только делали аллегорию?

Самое время объясниться. Да, я хорошо понимаю, что пропавший нос может быть понят как символ абсурдности бытия вообще, что секрет старой графини на деле заключен в том, что она говорит Герману в своей спальне: - Это была шутка!, а крысы - символ темных и алчных сил, выплеснувшихся в революцию. Но если двигаться этим путём, у нас есть возможность свести вообще всю художественную литературу, включая самый кондовый реализм, к цепи символов, которые можно трактовать и перестраивать как угодно. Нет, я предпочитаю считать что "Крысолов" - рассказ ужасов, а то, что он, сверх того, нагружен и символикой и моралью - так это ему в плюс. Это же не инструкция к стиральной машине, чтобы нельзя было допустить множество толкований.

Вторым автором, оказавшим мощное влияние на современную литературу ужасов, следует признать Булгакова.

М.А. Булгаков "Собачье сердце", "Роковые яйца".

Михаил Афанасьевич Булгаков, пожалуй, последний флагман русского хоррора перед советским затишьем на этом фронте. "Собачье сердце" и "Роковые яйца" - очень многоплановые произведения. Это одновременно и социальная сатира, и научная фантастика и хоррор. Я сейчас попробую рассмотреть их с точки зрения именно хорора, хотя эти произведения им не исчерпываются. "Собачье сердце" чрезвычайно остроумно рассматривает тему оборотня. Профессор Преображенский в экспериментальных целях превращает дворняжку Шарика в человека и результат ужасен - "сердце у него человечье и самое паршивое". Полиграф Шариков превращает жизнь профессора в кошмар и отнюдь не в скандинавско-готическом стиле, а в социальном, их конфликт становиться конфликтом культур.

"Роковые яйца" ближе к фантастике и менее социальны на мой взгляд. В них кошмар приходит от техники, попавшей не в те руки. а может быть даже и зря открытой. Профессор Персиков открывает удивительный луч жизни, ускоряющий процессы размножения и увеличивающий размеры и злобность полученных организмов - в его случае лягушек. Желая использовать новейшие достижения науки на благо страны, но перепутав препараты Рок (говорящая фамилия!) наводняет страну гигантскими змеями, страусами и крокодилами. Профессор же погибает, разорванный напуганной толпой. И неизвестно что страшнее - громадные твари или обезумевшая, яростная толпа?

Я с опаской начинаю разговор о "Мастере и Маргарите". С одной стороны, если мы взялись говорить о хорроре обойти молчанием роман, в котором в советскую Москву является дьявол никак нельзя, а с другой роман так насыщен и философскими и религиозными размышлениями, что браться за него искренне страшно. К тому же я без памяти люблю это произведение. Я очень поверхностно, ласково, затрону именно элементы ужастика в романе, просто чтобы стало ясно какое влияние оказал этот роман на последующие произведения в этом жанре. Как это часто случается с русскими произведениями ужасов роман очень смешной (мне кажется, или это вообще пуанта русского ужастика?) - мистика в яростно-атеистическом, антимистичеком Советском Союзе действует тем безнаказанней, что признать её существование значит не только прослыть чудаком, но, вполне возможно, поехать убирать снег в Сибирь. Дьявол, объявившись в Москве, будоражит её, особенно фарсовым "сеансом черной магии", где люди получают не слишком суровое, а скорее смешное возмездие за алчность и легковерие (хотя конферансье Бенгальскому отрывают голову). Центральными мистическими сценами следует признать полёт ведьмы-Маргариты над ночной Москвой и Великий бал у Сатаны. Что меня восхищает в этих сценах - их воистину эпический масштаб, особенно бала, где собираются ВСЕ грешники, и вино бьёт из фонтанов. В своем романе Булгаков использует и легенду о Фаусте, и множество европейских легенд о Сатане, но, пожалуй, мы не будем слишком углубляться в это, поскольку существует целый раздел литературоведенья, посвященный не просто творчеству Михаила Афанасьевича, а его знаменитому роману. Перечисленных мною элементов вполне достаточно, чтобы в кратком обзоре можно было заметить влияние романа на остальную русскую мистическую литературу.

Советский период не радует любителя хоррора - я навскидку не смогла вспомнить ни одного произведения. Ни советская, ни антисоветская литература хоррора не производили. Возможно, я ошибаюсь и некоторое количество мистических произведений мы наберём, но явно немного. Причин для этого несколько. Во-первых, официальная цензура, не признающая ни религии, ни мистики, ни в коем случае не могла принять что-то, отличное от реализма. К тому же хоррор - всегда и неизбежно - рассказ об одиноком человеке, или, если хотите, рассказ о человеке в одиночестве, а в то время индивидуализм был попросту недопустим. Во-вторых (и это причина отсутствия хоррора в подпольной литературе) жизнь была слишком страшной, чтобы пытаться пугать читателя. Ничем нельзя напугать человека, для которого ночной визит, пытки и медленная смерть на морозе могу в любой миг из случая с соседом стать его собственной жизнью. Такой человек делается бесстрашным и равнодушным: что, оборотень загрыз? Да, но ведь он перед этим не пытал, не заставил предать всё дорогое и обречь близких на тот же ад, и, черт возьми, он убил его сразу, а не заставил "доходить" в золотом забое. Да этому идиоту просто повезло!

В третьих, я думаю, что по жанру хоррора крепкий удар нанесла война - после такого ужаса не хочется ни думать, ни писать о страшном - никому не страшно, это бессмысленно. Насколько я понимаю, похожие тенденции были и в Европе, и в пятидесятые годы главным производителем хоррора была Америка.

Четвёртой причиной отсутствия мистических произведений я назову "железный занавес", оторванность отечественной литературы от мировых образцов. Иностранная литература переводилась выборочно и тенденциозно, так что приёмы "саспенса", "нагнетания атмосферы", в изрядной степени проходили мимо отечественного автора, как и вообще интерес к этой тематике.

На этом я заканчиваю мой маленький исторический экскурс. Подведём итоги. Русский хоррор - жанр с замечательно хорошей родословной, возможно, лучшей из мировой литературы. Перечисленные мной имена - писатели первого эшелона, одни из известнейших и лучших людей своего времени. У русского хоррора имеются свои традиции, отличные от западных образцов: юмор в страшных произведениях, отсутствие избыточного натурализма с кишками наружу, изобилие интеллектуальных мистических деталей, опора на фольклор родной страны. С этим багажом знаний мы преступим к рассмотрению литературы последних тридцати лет и попытаемся выяснить, что собой представляет современный русский хоррор и каковы его тенденции.

Я буду говорить о достаточно небольшом количестве авторов, поскольку всплеск интереса к жанру породил огромное количество литературы, а нас скорее интересуют тенденции, чем перечисление всех авторов.

Современная литература ужасов использует уже упомянутый мною "бассейн мифов", однако в него добавилось несколько новых элементов:

1. Техногенный страх - т.е. страх перед слишком самостоятельными машинами.

2. Включение в мистический хоррор "социального" ужаса, не только по образцу западных триллеров (маньяки, сумасшедшие), но и наследия советского времени (лагеря, КГБ). Последнее особенно важно, поскольку это не только элемент исторической реальности, но уже и часть фольклора. Для иллюстрации этой мысли приведу следующий образчик Питерского фольклора: Вода в Неве, на набережной Робеспьера, как раз рядом с Большим Домом (здание штаба КГБ на Литейном проспекте) - красноватого цвета. Легенда объясняет это тем, что в подвале Дома якобы стояла мельница, в которой перемалывались трупы (а иногда и живые антисоветчики), а остатки спускались в Неву. Крови было так много, что она въелась в гранит, и теперь этот участок Невы всегда красный.

Дмитрий Быков. Быков хорошо известен как журналист, поэт и беллетрист, и здесь я предлагаю рассмотреть два его романа: "Оправдание" и "Орфография".

"Оправдание" является чрезвычайно интересным сплавом хоррора и "социального кошмара". Весь роман строиться на попытке найти смысл в сталинских репрессиях, причём смысл "мистический". Выдвигается гипотеза о попытке создания "сверхчеловека" способного вынести всё, что угодно. Самым жутким, наверное, здесь следует признать то, что герой ничего не находит, и косвенные подтверждения разъясняются вполне просто и понятно. И за этим встает образ мясорубки тем более жестокой и страшной, что она как будто совершенно бессмысленна. "Оправдание" - роман о наваждении, это его сквозная тема: намеки старика, которые он делает главному герою, мистические звонки и видения умерших, "взятых", их предполагаемы способ общения с помощью зеркалец, странный, сновиденческий какой-то посёлок, который герой находит, наваждение, приводящее его в лагерь, где, как ему кажется, живут потомки этих "сверхлюдей", и главное наваждение - а что, собственно это был за период истории? Покрытый тайнами, кровавый и пропитанный ежедневным страхом?

"Орфография" ближе к традиционной мистической литературе, я полагаю, что основой (по крайней мере для одной из линий) послужил рассказ Грина "Крысолов", и даже сам Грин появляется на страницах романа. Крысы-оборотни здесь окончательно осмысливаются как "новая порода людей", как персонифицированное "новое время", и финальной сценой романа становиться уничтожение "крысами" "старой школы" - то есть профессоров, литераторов, эстетиков, вообще - интеллигенции. Можно рассматривать это как наказание за консолидацию с властью, но это будет, вероятно, слишком плоско. Это вообще "новый мир" пожирающий старый, а поскольку новый мир представлен крысами - можно сделать предположения о его грядущем качестве. Особенно если вспомнить, что крысы - предположительно единственные животные, способные уцелеть после ядерной войны и создать собственную версию цивилизации, что крысы - значимый элемент городского фольклора - они становятся прекрасным символом эпохи для автора.

"Орфография" апеллирует к теме оборотня.

Быков в обоих романах использует историческую канву, выбирая болевые точки истории - репрессии, революцию, и на этом достаточно страшном фоне выстраивает вполне мистическое действие, так что эти романы можно с уверенностью признать новым типом русского хоррора.

Илья Масодов.

Масодов до такой степени странный автор, что, боюсь, ещё не скоро официальное литературоведенье признает за ним вообще какие-то литературные достоинства, и увидит нечто помимо жестокости и секса в его романах.

Я не буду говорить здесь о конкретных его произведениях, на мой взгляд, тут интересен сам жанр и его прямое отношение к упомянутому мной "бассейну мифов".

Масодов пишет о "маленьких мёртвых девочках" то есть возвращается к теме "оживших мертвецов", причём поворачивает её очень неожиданным образом: он делает мертвых не только главными героями или эстетизирует их, а создает в своей прозе особенное пространство смерти. А поскольку это маленькие девочки, то это - невинно убиенные, то они разом и жертвы, и ангелы-мстители, и добро и зло - всё разом.

На Масодова часто клеят ярлык порнографа и садиста, но это слишком мелкие определения, он куда сложнее.

Что удивительно в его романах - это пронзительная нежность, причём какая-то безадресная, и разлитая в тексте, полном жестокости, насилия и смерти она создаёт очень "хорроровый" контраст. Этого примерно, эффекта стараются добиться в кино, показывая нам окровавленную розовую пижамку маленького размера и плюшевого мишку в грязи. Только у Масодова хозяйка мишки за ним вернётся. и отомстит.

Романы действительно очень страшные, и очень красивый, и вероятно, особенный вкус им добавляет именно тема "живых-мёртвых", поскольку она обращена не только к сознанию, но и лежащим под ним архетипам.

Михаил Елизаров

Здесь я бы хотела рассмотреть чрезвычайно любопытный роман "Пастернак", как произведение, содержащие в себе элементы хоррора. Елизаров так же обращается к теме "живых мертвецов", причём у него это однозначно положительные герои, агенты "народной души", и им противопоставлены "мёртвые книги" и "мёртвые авторы". Он активно использует фольклор, поверия и придания, показывает их жизнь, рисует этакую идиллическую картинку "дохристианской", "донравственной" жизни, в которой есть место "говорящим мёртвым", или, проще сказать, ушедшим предкам. Им противопоставлены "мёртвые книги" и "мёртвые авторы", агенты холодной жизни ума, те, кто говорит о нравственности, о полной самостоятельности, автономности и, в конечном счете, антиобщинности души. В романе разворачивается своеобразная битва двух этих миров, живые - это орудия смерти.

Елизарову замечательно удалось повернуть тему "опасной интеллектуальности", противопоставленной донравственной синкретической жизни, так что в итоге победой становится то ли аннигиляция, то ли вылет какие-то уж совершенно запредельные сферы бытия.

Разумеется, в русской литературе есть и более традиционные представители жанра, сознательно относящие себя к мастерам хоррора (боюсь, что все упомянутые мной выше этой характеристике бы резко воспротивились), однако они обращаются к тому же бассейну мифов, что и объединяет их в некую общность.

Виктор Точинов один из самых, на мой взгляд, ярких представителей современного русского хоррора. Наиболее привлекательно в нём то, что он активно использует фольклорные мотивы в своих произведениях. Они происходят на русской земле, с русскими персонажами, и ужасы тоже вполне русские. В романе "Графские развалины" это ужасы прошлой русской истории (похоже, осознавать свою историю как цепь событий трагических и страшных - очень русская черта), в "Аутодафе" это медведи оборотни (в этом романе он вообще поднимает чрезвычайно обширные пласты как фольклора, так и апокрифической истории). Можно с уверенностью сказать, что его романы - это самый классический хоррор - в них есть "наш агент", "агент здравого смысла", мистика и ужасы, неоднозначный финал. Он смело использует все упомянутые мной мифы, в чём можно убедиться, прочитав любое его произведение.



Щеголев оперирует скорее ужасами техногенными, и любит обращаться к теме "секретных экспериментов". Это любопытная тенденция современного русского хоррора, поскольку, как я уже упоминала, здесь сходятся, как новые фольклорные элементы, так и вообще страх современного человека перед технической цивилизацией. По сути дела тут мы имеем дело со старыми добрыми мифами о нежити и мороке, только принявших такую вот современную форму.

На самом деле хоррор сегодня - чрезвычайно популярный в России жанр, насчитывающий множество книг и имен. Увы, рассмотреть все никак не представляется возможным. Но, думаю и по этой очень скромной выборке мы можем судить о том, что жанр этот живой и развивающийся, с хорошими традициями и перспективами. За время от восьмидесятых годов до сегодняшнего дня, хоррору, по сути, пришлось преодолеть два серьёзных препятствия - "вспомнить" свои, отечественные, традиции и освоить и включить приемы и стили зарубежных коллег, от которых он долгое время был совершенно оторван. Я думаю, мы можем ждать появления новых авторов, радоваться и, конечно, бояться!