Хоррор

Под катом - краткие заметки об истории русского хоррора. Писала я их не задумываясь, куд дену, а когда задумалась - выяснила, что нет ни одного журнала, которому это было бы интересно. Гады. Так что читайте так.



Вступление

Собственно на написание этого текста меня подвигла книга С. Кинга "Пляска смерти", поскольку русский хоррор обширен, но почему-то мало систематизирован и не так уж хорошо изучен.

Для облегчения задачи я беру только литературу ужасов, оставляя без внимания и кино и телевиденье, иначе я просто опасаюсь утонуть. Я делаю небольшой обзор русского хоррора в его историческом аспекте. Увы, боюсь многое я упустила и не включила в свой обзор, поскольку литература этого жанра вполне обширна.

Итак, поехали.

Для начала я думаю, важно определить, что именно мы считаем литературой ужаса, чтобы отмежеваться от фентези и научной фантастики - иначе предмет рассмотрения получается чересчур обширным.

Татьяна Суворова в статье "О, эта мистика" даёт такое определение этому жанру:

"Для начала определимся с термином "мистика". В этой статье он означает все теории, в

которых говорится о "нетрадиционных" возможностях человека - экстрасенсорике,

реинкарнациях и т. п., а также литературу, написанную с их использованием.

Подчеркиваю: в понятие мистики я не вкладываю значения "нечто непознаваемое", "нечто

алогичное, иррациональное"."

Логинов в статье "Какой ужас!" отказываясь дать чёткое определение тому, что такое хоррор, объявляет значимыми ряд стилистических моментов, то есть говорит о том, "как напугать в тексте".

Увы, даже Стивен Кинг в своей "Пляске смерти" не даёт чёткого, энциклопедического определения.

Впрочем, не мудрствуя лукаво, можно определить "хоррор" как те книги, которые нас пугают. Однако такое определение грешит избыточной размытостью - "Колымские рассказы" Шаламова очень страшные, однако никакое больное сознание не назовёт хоррором их, или "Архипелаг ГУЛАГ".

Я предлагаю, совмещая все эти определения, называть хоррором такое произведение, в котором страшное является мистическим, причём под мистикой мы здесь будем понимать не только не изученные наукой явления (экстрасенсы, вурдалаки), но и плохо известные результаты науки (вроде психотронного оружия или "побочных эффектов" научных достижений, как в "Мобильнике" Кинга), а главной задачей произведения (помимо денег автору и ночных кошмаров у нас) - рассмотрение человеческой реакции на это ужасное. В самом деле, хоррор не предлагает точного рассказа или анализа "что это было?", не интересуется устройством ужасного (мы не найдём трактата по анатомии упыря или внятного объяснения, почему вдруг автомобиль марки "Плимут-фурия" зажил своей жизнью). Нет, хоррор с детским любопытством смотрит - что будет делать простой парень (Хома Брут, Эрни Каннингейм) если в его жизнь вторгнется "нечто"?

И хватит с определениями - категории гонять можно всю жизнь, и всё без толку, а хоррор, слава богу, относится к тем жанрам, от которых учёные литературоведы воротят нос (может, они тоже боятся?). В конце концов, мы же поняли, о чём идёт речь?

Обзор литературы

Истоки ужастиков.

Станислав Логинов в упомянутой статье предлагает считать первыми ужасными произведениями фольклор и даже приводит, как пример вполне страшную сказку "Медведь на липовой ноге", справедливо апеллируя к тому, что фольклор весь мистический и в изрядной своей доле страшный. Я предлагаю не забираться так далеко, поскольку исследования фольклора - совершенно отдельная тема, никак не умещающаяся в рамки маленькой неформальной статьи. Я уверена, мы и без того будем обращаться к фольклорной тематике.

Я думаю, разумно начать с XIХ века, как со времени становления "светской" литературы в России. Хотя и до этого времени мы видим большое количеств памятников литературы, как официальной, так и "заветной" (вроде непристойных стишков) и даже откровенно еретической (взять хотя бы протопопа Аввакума), но практически весь дискурс и пафос сосредоточен на религиозной тематике.

Надо сказать, что русский хоррор имеет хорошее происхождение, но скверную репутацию "низкого жанра". Это вполне понятно, поскольку девятнадцатый век - время очень реалистичное, и желание быть испуганными (ну и напугать, конечно), воспринималось как вздорное, нелепое.

Девятнадцатый век мы рассматриваем, как литературу, сформировавшую то, что Кинг называет "бассейном мифов", то есть основные образы, используемые в хорроре. Возможно, стоило бы назвать их "архетипами ужасного".

Я выделила бы такие образы:

1. Оживший мертвец. Хотя это кажется близким к "зомби" западного хоррора, русский живой мертвец имеет от них свои отличия. Это не всегда агрессивная сила, в ряде случаев она может быть даже доброжелательна (как например мёртвая голова Елены из пушкинского цикла "Песен западных славян", которая называет имя погубившего её чародея) или в целом нейтральна (не считая, конечно, того факта, что живой мертвец никому не нравиться).

2. Вурдалаки. Вурдалаки отличаются от вампиров в стокеровско-райсовском смысле - вампир это агрессивный оживший мертвец, охотящийся за живой кровью, и превращающий в вурдалаков всех укушенных. От вампира его отличает то, что это не разумное иное существо (как Лестат или граф Дракула) - это "испорченный покойник", довольно плохо, кстати, соображающий.

3. Призрак. Призрака по праву можно назвать транскультурной, международной фигурой, поскольку, как я думаю, его образ восходит к образу "предка". Призрак не всегда злое существо, хотя может и напугать и принести вред, но всегда - неупокоенная душа.

4. Морок. Огромное количество русского хоррора посвящены именно разного рода морокам и наваждениям, чаще всего, конечно, сатанинским, а иногда - необъяснённой природы. Мне кажется, что морок очень русский и наиболее фольклорный образ. Похоже что одним из самых больших страхов русского человека всегда было заблудится, поскольку огромные пространства оставляют ничтожное количество шансов выбраться.

5. Зловещее предсказание.

6. Нечисть всех видов.

Литература девятнадцатого века - очень позитивистская, практически любой рассказ своим финалом старается рассеять наваждение, убедить слушателя в том, что ничего сверхъестественного не произошло, что рассказ услышан от сумасшедшего, выдуман, не подтверждён, что тот, кто видел нечто ужасное, видел его в помрачённом состоянии рассудка (классическая "горячка"). Однако, не смотря на такие финалы, эти рассказы писались, читатель хотел быть напуганным, а "рассеивание ужаса" скорее дань господствующему здравому смыслу, вкусу, а то и просто страху прослыть "сказочником", а читателю "любителем бредней". Но основа была заложена, и мы рассмотрим литературу девятнадцатого века по предложенной мной структуре.

Оживший мертвец

Одним из первых "мистических" произведений считается рассказ Карамзина "Сьерра-Морена", и это вполне понятно, поскольку Карамзин - один из первых представителей романтической школы, а в рамках вольтерианского дискурса Екатерининских времён вообразить какой бы то ни было хоррор невозможно, поскольку даже очень позитивистская "страшилка" всё-таки написана, чтобы напугать. В "Сьерре-Морене" (почему-то это название Карамзин перевёл как "Чёрная гора") действие происходит в весьма условной Андалузии (увы, до использования фольклорных мотивов дошли крайне немногие авторы). Рассказчик влюбляется в девушку по имени Эльвира, уже успевшую потерять возлюбленного. Эльвира долго не соглашается ответить на его чувства, и, ответив, неосторожно призывает кару на свою голову. В день свадьбы её возлюбленный Алонсо появляется у алтаря и убивает себя - в наказание Эльвире. Выясняется, что он не погиб, а был в рабстве в Алжире, и, вернувшись и обнаружив её измену, мстит ей таким замысловатым способом. Эльвира уходит в монастырь, автор возвращается в Россию. Этот рассказ нельзя со всей строгостью назвать мистическим - появление Алонсо объясняется земными причинами, но сам мотив "сбывшейся кары" и "ожившего мертвеца" (пусть он и был мнимым) делает это произведение не только романтическим рассказом, но и первой "страшной историей".

А.С. Пушкин "Гробовщик". Пушкин отдал дань мистическим и странным рассказам, как в стихах (Прежде всего это "Песни западных славян", вольный перевод Мериме), так и в прозе. "Гробовщик" - рассказ одновременно юмористический и страшный. Гробовщик Иван Андрианович, обидевшись на вечеринке на предложение "выпить за здоровье клиентов", зовёт на своё новоселье мертвецов. И те являются: без злых намерений, действительно желая поздравить. Конечно, незадачливый хозяин пугается, и, естественно, всё в конце концов оказывается сном, но сцена, где скелет одного из первых его клиентов ласково обнимает своего гробовщика очень сильная, и вполне русская. Для меня этот рассказ подтверждает тезис о том, что русский живой мертвец, хотя фигура и страшная, но не всегда агрессивно-недоброжелательная.

Н.В. Гоголь "Майская ночь, или утопленница". Сюжет рассказа таков: молодой казак хочет жениться на хорошенькой казачке, однако его отец (вдовый, к слову сказать), этому препятствует. В их селении есть заброшенный дом на обрыве озера, о котором известно, что в нём утопилась дочь хозяина, утопилась, поскольку довела её до этого ведьма-мачеха. Девушка стала русалкой, а мачеха спряталась между других русалок, и те просят героя найти её. Он находит, и Утопленница дарит ему возможность жениться на Ганне. Здесь мы снова видим "доброжелательного мертвеца" (хотя можно спорить - русалка мертвец, нечисть, или призрак?).

"Вий" - самый мощный рассказ ужасов не только для того времени, но и вообще для русской литературы. Я думаю, особенную силу гоголевским страшным сказкам придаёт именно фольклор: приближая реалии к чему-то известному нам, отзывающемуся в нашем сердце и воображении, он делает их как бы "настоящими" событиями, куда более страшными, чем вампиры какой-то условной Италии. К тому же "Вий" заканчивается плохо, а такой рассказ всегда выиграет у тех, что закончились благополучно.

Апухтин "Между жизнью и смертью". Этот рассказ следует выделить особенно, поскольку там идёт речь о жизни после смерти и даже имеется попытка рассуждения реинкарнации. Это не хоррор в собственном смысле слова, потому что рассказ не страшный, но, несомненно, пример мистической литературы, и, к слову сказать, без "позитивистских" объяснений удивительного.

Вампиры и вурдалаки

"Вурдалак - мифическое существо, живой мертвец, обычно возрождающийся из мёртвых людей или из тех, которые были укушены другим вурдалаком. Пьют кровь родных; обычно из-за появления вурдалаков вымирают целые деревни, так как они умерщвляют в первую очередь, обращая их тоже вурдалаками, самых близких людей (дочь, мать, отец и т. п.)

Есть также мнение что вампир, укусивший человека, тем самым передает жертве часть своей силы, и делает из человека вурдалака, который выполняет различные приказы для своего хозяина.

Иногда вурдалаков отождествляют с волкодлаками. Считается (см., например, "Этимологический словарь" М. Фасмера), что само слово "вурдалак" возникло случайно: А.С. Пушкин создал стихотворение "Вурдалак", неправильно передав слово "волкодлак" (возможно, повлияли формы вроде болгарского върколак)." статья в Википедии.

В первую очередь произведения о вурдалаках это два прекрасных рассказа А.К. Толстого "Семья вурдалака" и "Упырь".

В "Семье вурдалака" есть, на мой взгляд, всего один недостаток - дело происходит в сербской деревне, а это ужасно избитый мотив. Однако рассказ действительно страшный. Меня особенно впечатлил момент, когда старый вурдалак бросает, как из пращи своего внука, вдогонку убегающего главного героя.

"Упырь" - один из самых великолепных "вампирских" рассказов на русском. Особенно замечательна его композиция: развиваясь по канону "позитивистской" традиции (т.е. один из персонажей повреждён в уме, а другой в горячке), он опрокидывается в классический хоррор в последнем абзаце.

Призраки.

Призрак, как я уже сказала, несомненно, должен быть признан транскультурным образом и при этом одним из древнейших. В русской традиции призрак может быть как негативистическим (то есть агрессивным, злобно настроенным), так и благожелательным.

Весьма любопытен рассказ Погорельского "Двойник", поскольку одним из действующих лиц там - двойник хозяина, с которым тот ведёт беседы. Занятно, что двойник очень старательно опровергает практически все легенды о двойниках и призраках, и в целом рассказ звучит как научная статья. Эдакое "Интервью с двойником".

В "Пиковой даме" Пушкина мы встречаем призрак старой графини - она является Герману, чтобы открыт свой секрет, и при этом, Герман, кажется, даже не очень пугается, или удивляется - то есть это пример "доброжелательного" призрака.

Одним из самых насыщенных призраками рассказов является повесть Загоскина "Вечера на Хопре". Здесь есть и дом с привидениями, и концерт привидений, и привидение колдуна Твардовского (польская фольклорная фигура) и призрак умершей невесты, и явление призрака после смерти. В повести задействован любопытный стилистический приём: истории рассказывают разные люди, а после каждой истории им старается дать объяснение сидящий тут же скептик, он даже рассказывает историю о поддельном призраке. Однако же, в конечном итоге, и он видит призрак, который оказывается его погибшей невестой, и к тому же он вместе со всеми пугается, когда дом с привидениями и сам "вступает в игру" и показывает своих призраков.

Очень хорошим мне кажется рассказ Одоевского "Орлахская крестьянка". Это рассказ о призраках, и даже о призрачных битвах.

"Шинель" Гоголя можно счесть рассказом о призраке, в конечном итоге в него превращается главный герой. Впрочем и при жизни герой "Шинели" довольно условная личность, это даже не "простой парень" (мало кто может соотнести себя с Акакием Акакиевичем), а какое-то условное существо, чуть ли не воплощенный призрак. Мечта его жизни - новая шинель, и когда её крадут, он умирает от горя, и, превратившись в призрака, терроризирует начальника, не пожелавшего разбираться в этом деле.

Наваждения

Пожалуй, это один из самых популярных сюжетов в русской фантастической литературе, и, возможно, самый русский. Наведение "чар", "морока" - очень популярен в народных сказках, и, по православной традиции - одно из излюбленных орудий дьявола.

.

Гоголевский цикл "Петербургских повестей" - это почти в чистом виде "истории о наваждениях": "Нос" (который можно и вовсе прочитать как "Сон"), "Портрет" (хотя этот рассказ можно так же считать рассказом о магическом артефакте), "Невский проспект", начинающийся с панагерика наваждениям (можно даже сказать петербургским наваждениям), "Записки сумасшедшего" (разве сумасшествие нельзя назвать наваждением?).

Замечателен рассказ Олина "Странный бал", его следовало бы признать эталоном рассказов о наваждении: генерал, выйдя ночью прогуляться, попадает на маскарадную вечеринку, становящуюся с течением времени всё более и более странной, и исчезающей, как только герой классически креститься.

К рассказам о наваждении можно отнести и чрезвычайно странный рассказ Сенковского "Превращение голов в книги и книг в головы". Рассказ написан плохо (едва ли не половину занимает путанная речь фокусника, превращающего литераторов в книги), но сама идея интересна, и, похоже, нашла свой отклик в боле поздней литературе.

Слабый рассказ Аксакова "Вальтер Эйзенберг" типичный рассказ о наваждениях, где главный герой влюбляется сперва в загадочную девушку, кажется и не человеческой совсем природы, а затем находящий утешение в своих же оживших рисунках. Это классический романтический рассказ, однако, важно заметить в нём продолжение очень популярной темы "ожившего изображения".

Продолжением и логическим развитием темы я назвала бы рассказ Иванова "Стереоскоп", написанный уже в самом начале двадцатого века. Хотя рассказ и не слишком высокого качества (нелепо писать страшный рассказ и при этом каждую минуту напоминать читатель что он читает нечто "ужасное"), он интересно продолжает тему "ожившего изображения", то есть наваждения, и при этом должен быть признан, по крайней мере первым русским "техногенным хоррором".